Пикенброк перебрал факты:
Первое – замешкавшийся по каким-то своим семейным причинам с эвакуацией русский учёный, задержанный полевой жандармерией в Минске про попытке выбраться на восток. Кто-то сообразительный на месте, поняв, что здесь что-то необычное, отправил его в Берлин.
Второе – рассказ пленного о новой вычислительной технике. И о учёбе с коллегами на том семинаре, где их обучали работе на действующем и крайне эффективном прототипе вычислительной машины. С прозвучавшим обещанием о том, что осенью или к начале зимы лучшие научные учреждения СССР получат уже серийную технику. Что говорило о том, что дело планируется у большевиков на широкую ногу и они видят в нём немалые перспективы.
Третье – самое главное – хорошо припугнутый русский, всячески демонстрировавший готовность к сотрудничеству, напел о том, что на семинаре среди участников был разговор о том, что проект вычислительной техники курирует высшее руководство НКВД и инициатор работ, которого пленный лично не видел, является главным инженером в одном из отделов ГУГБ.
И четвёртое, избавившее от последних сомнений и позволившее все верно идентифицировать. Эксперт, занимавшийся аналогичной темой в Фатерлянде и которому его знакомый – раненый в кровавых боях за Минск офицер-зенитчик, знавший русский язык и осведомлённый о том, что герр Цузе занимается разработкой подобных машин, преподнёс журнал со статьёй. Возможно, тогда НКВД и «наложило лапу» на проект? Хотя… отдел был образован ранее… впрочем, действительно, это не так неважно.
Да, определённо всё сложилось крайне удачно.
Допив кофе и дождавшись, когда начальник сделает тоже самое, Курт продолжил излагать свои выводы:
– Конрад предположил, что, судя по всему, раз материал пошёл в печать, то тогда, весной, экземпляр вычислительного устройства, созданного в большевистской России, или уже успешно функционировал или был на финальной стадии создания, когда сомнений в успехе не было. Он восторгался тем, что как подробно и открыто в журнале описан принцип двоичной системы, лежащий во основе надежного функционирования аппарата. Такой же, как и у него. Конралд упоминал про какой-то специальный «язык» управления данной техники. Впрочем, тут я плохо понял его. Он утверждает, что данный молодой русский предвидит что-то грандиозное для подобной техники. И, в целом, наш эксперт согласен с ним.
– Хорошие мысли приходят в светлые головы одновременно… неважно, где они живут, да, Курт? – усмехнулся Пикенброк – …значит, работы герра Цузе и этого… если верить информации в журнале, молодого человека по фамилии Рожков, двигаются в одном направлении?
– Пока да. Но… Конрад сообщил мне, что его должны отправить в ближайшее время рядовым на восточный фронт…
– Что?!… то есть у большевиков инициатор и один, как я понимаю из создателей перспективной техники работает в этом загадочном… «информационном» отделе ГУГБ… а у нас подобного специалиста, идущего почти в ногу… рядовым на фронт!? Курт, наш где работает!?
– Конструктором на авиафабрике «Хеншель» в Шёнефельде. Они и пытаются его освободить, но куратора его работы нет, они не признаны имеющими военного значения…
– Хорошо, думаю, я решу вопрос. Пойду к адмиралу… со всем вот этим – Пикенброк показал на папку с материалами по отделу ГУГБ, куда был отправлен и большевистский журнал – и насчёт безобразия с герром Цузе. Тем более, я уже поднимал тему о 8-м отделе. В этот раз, уверен, Канарис выслушает меня более внимательно…
Глава 16. а) Западнее Алитуса, без литовских оборотней за спиной, всем третьим мехкорпусом… б) Перетреть «за науку»…
Госпиталь работал, спасая тех, кого можно было спасти – кому требовалось лечение в стационаре и кого успели доставить с передовой. А его персонал изо всех своих сил выполнял свой врачебный долг.
Который ему не дали выполнить в «иной реальности», о которой здесь знало ничтожное число людей. «Там» врачи и остальной медперсонал погиб в первые дни войны, после окончательного падения Вильнюса 24 июня, окраины которого уже 23-го были взяты немцами, чему способствовало предательство значительной части «новых бойцов РККА», не совсем, чего уж скрывать, добровольно влившихся в её ряды ранее. И после самозабвенно, на пару со своими самолично выбранными тевтонско-баварско-нацистскими хозяевами, уничтожавшими тех, кто вполне искренне считал их новыми братьями по оружию/«прибавлением в семье народов СССР».
Убивали «наивных коммуняк» не разбирая, кто вооружённый, кто медработник, а кто – вообще семья командира РККА…
Об это можно было долго спорить в комфорте будущего, когда всю кровь и ожесточение самой ужасной в истории человечества войны год за годом всё плотней укрывал и скрывал тлен времени и тускла память последних живых свидетелей… но здесь, в 40/41 годах, меры по предотвращению данного нежелательного развития событий ни капли не выглядели излишними в глазах тех, «кто знал и решал„…Как использовать притащенные попаданцем сведения.
В новых, прибалтийских республиках СССР главным решением стало уже упомянутое ранее переформирование личного состава „национальных“ стрелковых корпусов, в тот раз стрелявших в спину своим командирам и радостно, с оружием в руках перебегавшим к немцам – например, на территории бывшей так называемой „независимой Литвы“ в „другой истории“ почти девять десятых из 18-тысячного стрелкового корпуса перебежало к немцам.
В этот раз сего не было, как и горьких поражений РККА в яростных танковых битвах в Прибалтике. А в Вильнюсе и неделей позже было относительно спокойно (насколько может быть вообще в прифронтовом городе), хотя авианалёты люфтваффе и воздушные бои над столицей Литовской ССР, разумеется, имели место быть.
Фронт, хоть и приблизился, но сражение за мосты около Алитуса и иная инкарнация Расейняской битвы принесли лучшие итоги.
Стратегическое решение по прибалтийским стрелковым корпусам принималось в Москве, а танковые битвы с лучшим итогом, фактически, вели те же люди. В намного более подготовленной встрече незваных тевтонских гостей участвовал один из тех двоих, которые лежали в упомянутой палате госпиталя № 235.
И в нём, в качестве пациента, среди многих прочих бойцов РККА в сём госпитале, сейчас находился на излечении человек, командир танковой дивизии, в ином ходе времени и истории к этому дню уже ушёл в вечность, сражаясь за свою Советскую Родину. Чьё тело было погребено сослуживцами рядом с сейфом с документами дивизии в безымянном лесочке. В месте, оставшемся не найденным и в 21-м веке истории мира Рожкова.
Он отдал тогда свою жизнь за СССР. В отличие от тех оборотней, которые, нацепив отличительные символы РККА, на свою (часто ещё старую) форму, предали в момент боёв за Вильнюс. Чтобы стать шавками Гитлера…
Здесь же он был жив, хоть и ранен – Егор Николаевич Солянкин, бывший также, как и в „тот раз“ командиром 2-й танковой дивизии… А его соединение сдержало натиск врага в одном из самых важных сражений начального периода войны. Но сражалось оно чуть-чуть южнее…
Е.Н.Солянкин… возвращение к ощущению себя, своего существования было не самым приятным. Резь и жжение в боку мешали сосредоточиться на том, что окружало. Хотя вскоре он понял, что, видимо, всё обернулось к лучшему.
На койке у другого конца окна постанывал в тревожном сне отвернувшийся к стене перебинтованный сосед. А комдив 2-й танковой, сообразивший, что его спасли из горящего танка и он, похоже в каком-то госпитале, уже собрался кого-либо позвать, как раздался скрип дверных петель…
Егор Николаевич до сего момента смог восстановить в памяти ход событий двух дней сражения. Размах и ярость танковой битвы не стали для него нежданными – комкор Ерёменко ясно дал понять, какова цель их корпуса, для выполнения которой они должны, если понадобиться – и лечь костьми. Остановить удар одного из бронированных кулаков германца – который будет прорываться к Вильнюсу. Комдиву не нужно было объяснять, как важен для немцев захват мостов через Неман.