Прикрываться, стесняться, да и паниковать уже не было никакого смысла. Хэлу спасало только то, что Тэраф уже почти зашла за горизонт и совсем скоро темень вступит в свои права, а магический свет в сферах, которыми пользовались в доме в жилых комнатах, был совсем неярким и горел обычно до середины времени срока темени, а потом потухал.

Но всё это было слабым и невнятным, потому что этого не хватало, чтобы успокоить себя и заставить поверить, что, если она возбудила его будучи грязной, в крови и в страшно пахнущем сыростью и затхлостью драном в клочья платье, то наверное не так всё страшно может быть в ней обнаженной.

А Рэтар тем временем как и обещал стал делать всё так, как хотел он и растянувшись рядом с ней стал, спасите и помогите, изучать её тело. И даже то, что в целом, если подумать, по сравнению с ним Хэла же была достаточно маленькой, но у страха глаза велики, а у придумывания для самой себя недостатков, намного больше доводов и козырей в рукавах.

— Откуда это? — спросил Рэтар проведя по небольшому шраму возле глаза.

— Это ветрянка, — и она уцепилась за ответ, пытаясь не поддаться панике. — Болезнь, противная, в основном в детстве ею болеют — покрываешься волдырями, которые чешутся, если сковырнуть болячку, то остаётся вот такая ямка.

— А это? — он перешёл к шраму на её правой ключице.

Хэла пыталась унять ненавидящую себя истеричку и поэтому просто расслабилась и попыталась уплыть, сосредоточившись на его голосе, приводящем её в состояние транса и тепле его внутреннего огня, который хотя бы сейчас горел хоть и сильно, но равномерно. Да и это действо было каким-то невероятно забавным.

— Это оскольчатый перелом ключицы, — ответила она. — Мне было четырнадцать лет и меня конь пытался убить передними копытами.

— Конь? — спросил Рэтар.

— Это, — она слегка улыбнулась, потому что от воспоминаний уже осталось так мало, словно это было даже не в другой жизни, а вообще не в её жизни вовсе, — такое ездовое животное, как тооры у вас. Только кони и лошади, ну, не знаю… изящнее, что ли. И насколько я могу судить, намного проблематичнее в общении, чем тооры.

— Тооры сложные, — заметил феран.

— Кони сложнее, поверь, — повела она головой. — А это… я ходила в конный клуб и на меня однажды напал диковатый жеребец двухлетка и, как говорится, спасибо, что жива, потому что метил он мне в голову, а получилось только в плечо. Добить он меня не смог, только потому что мой конь меня спас. Но благодаря этому я отдохнула пару месяцев, вообще не хрена не делая, потому что руку нужно было жёстко фиксировать и я не могла заниматься всеми своими бесконечными привычными делами.

— А это? — от перешёл на живот.

— Это — аппендицит. Мне делали операцию, когда мне было лет восемь и было очень страшно, и в больнице я была одна, и в палате ползали тараканы, — её передёрнуло, а кожа покрылась мурашками. — И как видишь, воспоминания очень неприятные до сих пор, хотя уже тридцать лет прошло.

“А ещё мужику не надо говорить свой возраст…” — проговорила она у себя в голове.

— А это? — указал он на шрам по всему животу.

— Это ребенка из меня вырезали, потому что я умирала, — ответила Хэла. — Потом еще одного, потому что ждать было нельзя, пока он сам решит выбраться. Резали по тому же шраму.

— Хэла, — нахмурился Рэтар, встретился с ней взглядами.

— Не надо сейчас, — она покачала головой и коснулась его груди, — это было очень давно.

Рэтар поцеловал её в висок и в этом поцелуе кажется отражалась вся её боль.

— А это? — продолжил он, поймав её руку, что она положила ему на грудь и указав на шрам на предплечье, ближе к запястью. Хорошо, что не про другую руку спросил… соврать ему она сейчас не смогла бы.

— Упала и напоролась на стекло, — она подняла ногу и показала ещё один шрам на ноге, чуть ниже колена. — Мне было лет пять. Но всем можно таинственно говорить, что на руке шрам, как след от неразделённой любви.

Рэтар ничего не ответил, он нагнулся и поцеловал её грудь. Вот так — ну, а что такого? Просто. Сейчас шрамы. А дальше снова пропасть нестерпимого желания. Потом поцеловал другую, заставляя изгибаться дугой и тихо давиться стонами. Дальше ниже и вот в такие моменты чувствовать себя прекрасной, не важно, что там и как…

Она и сама не поняла, как так вышло, что он перешёл от нижней части её живота на внутреннюю часть её бедра, спустился к колену, оказавшись между расставленных ног.

Её снова накрыло, без оглядки на всю ту ерунду, которая была в голове, которая бывает в голове у сотен и даже тысяч женщин, всегда что-то не так, ведь правда? А это важно?

Вот в этот конкретный момент, она разбивалась на мелкие осколки только от простых поцелуев, которыми он покрывал её неидеальное тело и это было прекрасно, потому что ему это нравилось, потому что сама Хэла уже совсем забыла, кто она.

Ей очень хотелось быстроты, потому что она начала сгорать от пустоты внутри себя, которая так была необходима и которую мог заполнить вот этот мужчина, который теперь делал всё так, как хотелось ему, и она не могла бы ему перечить, потому что справедливо же… да и, чёрт побери, ей это нравится!

Когда мысли уже не слушались, а мест где не побывали губы Рэтара кажется не осталось, он всё-таки накрыл её тело своим и вошёл в неё, положив руки на талию.

Хэла отдалённо слышала, как он говорил что-то о том, как до умопомрачения хотел вот так вот взять её за талию, вот именно здесь его рукам самое место, что вообще она даже не представляет какая она красивая и как сводит его с ума…

“Правда? — пищала девочка внутри неё. — Правда-правда?”

Сдерживать стоны уже не было сил, да и что зря она наложила заговоры тишины на комнату?

Где-то около самой вершины, феран всё-таки потянул её на себя и она снова оказалась сверху, хотя двигаться ей не пришлось, лишь сильно, отчаянно вцепиться в него, потому что показалось, что вот сейчас уже совсем не останется сознания.

— Посмотри на меня, Хэла, — прохрипел Рэтар и, открыв с усилием глаза, она столкнулась с его затуманенным, словно в дурмане, взглядом. И Хэла снова содрогнулась, а спустя всего несколько толчков за ней содрогнулся и феран.

Глава 3

Отец всегда говорил, что Рэтар слабак, потому что чувствовал. Потому что умел сожалеть, умел понимать боль других людей. Да что там он даже тоору свою жалел — первого его тора сразили в бою и Рэтар был готов разрыдаться над телом несчастного, такого верного ему, зверя. Он сдержался, но отец был проницателен, презрительно фыркнул, видя сожаление сына. Тёрк по-братски пытаясь ободрить похлопал по плечу, а Рейнар посочувствовал и обнял.

Вообще в этом они были с танаром очень похожи. Как-то, уже будучи достаточно взрослым, Рэтар слышал, как отец спорил с младшим братом насчёт него, обвиняя Рейнара в том, что мальчишка растёт слишком мягким.

"Мягким, чтоб тебе, он был мягким", — даже от воспоминания внутри Рэтара начинала шевелиться злоба. Отец сделал всё и даже больше, чтобы сделать его жёстким.

Эарган Горан не мог допустить, чтобы его наследник был мягким, сочувствующим, умел ценить жизнь и чувства окружающих. Потому что самого Эаргана, это вообще не трогало. Он был жестоким и властным, ни с кем не считавшимся, идущим по головам и сметающим всё на своём пути. И в Рэтаре были черты его отца — он этого никогда не отрицал, ненавидел себя за это, но не отрицал.

Он действительно чуть не сломал Хэле шею, действительно в какой-то момент понял, что тонет в ярости и гневе, что ещё немного и разорвёт, сметёт всё на своём пути, как лавина, сходящая с гор… таким был отец, таким был Рэтар.

Неконтролируемая злость, жестокость, ураганом воющая внутри и уничтожающая всё живое вокруг — он всю жизнь боролся с этим. Бывало, что проигрывал, но чаще это было в бою, когда можно было отпустить себя. Однако страх, что в очередной раз проиграет, когда будет нельзя, жил внутри него всю сознательную жизнь.