На этот раз Глазков молчал долго. В полутьме камеры мне казалось, что всё это время он буравил меня своим внимательным взглядом, и я даже порадовался скудной освещенности подземелья, потому как на свету мне было бы гораздо тяжелее всё это время сохранять выражение беспристрастности на лице.

Наконец он поднялся, кивком головы указал одному из сопровождающих на свой стул и, уже от двери, небрежно бросил мне через плечо:

– Жалобы, просьбы есть?

– Бумагу и чернила, если можно, – тут же отреагировал я.

– Писать стихи изволите? – усмехнулся Никита Андреевич.

– Никак нет. Строить планы веселой жизни для тимландцев, – со всей серьезностью в голосе парировал я.

– Ну-ну, – снова усмехнулся Глазков, исчезая в коридоре.

Мой черед усмехаться настал спустя полчаса, когда в моей камере появилось стоячее бюро, кипа бумаги и чернильница с парой гусиных перьев. Глава сыска не мог упустить возможности покопаться в моих записях – они ведь обязательно к нему попадут: а вдруг там какие-то секреты обнаружатся? Только вот письменные принадлежности понадобились мне исключительно для благого дела – нужно было систематизировать свои мысли относительно операции по выдворению тимландцев с таридийской земли.

15

До конца дня меня никто не беспокоил, зато посреди ночи весьма неожиданно в подземелье заявился князь Григорянский.

– Бодров! Бодров, проснись, времени мало!

– Какими судьбами, Василий Федорович? – отчаянно зевая, я подошел к отделяющей меня от свободы решетке.

– Я заплатил тюремщикам, но они всё равно отчаянно боятся. Потому у нас всего несколько минут. Глазкову нужен козел отпущения за наш коллективный позор, и он задался целью выгородить Алексея. Ну, а ты у него всегда первый на подозрении. Дознание в полках началось, как только мы отправились в Ивангород. И сегодня мне сообщили, что все бывшие с нами на той проклятой рекогносцировке подтвердили, что ты пытался отговорить Алексея и остальных от этого безумия. Так что ничего у нашего цербера против тебя нет, кроме старых счетов.

– Почему бы не списать всё на беднягу Воронцова? Ему уже хуже не будет.

– Пока он рассматривается только в качестве главной жертвы, но всё может измениться, так что просто потерпи и не дай себя запугать.

– Да я стараюсь.

– Есть только один поганый момент во всем этом. Наш доблестный царевич Алексей, вместо того чтобы сказать правду, молчит и беспрерывно пьет.

– Досадно, но нельзя сказать, что неожиданно. Больше меня беспокоит привлечение к моему делу протоинквизитора.

– Час от часу не легче, – в голосе Григорянского прозвучала неподдельная тревога, – это плохо. Но всё будет зависеть от государя, а он хотя и доверяется чрезмерно Глазкову, но тебя считает членом семьи. Авось прорвемся. Тем более что вот-вот прибудет царевич Федор, а уж ему в благоразумии не откажешь.

– Всё в руках Божьих, – тяжко вздохнув, я развел руками, – будем надеяться на лучшее.

– Ну, всё, князь, меня уже торопят, – полковник Зеленодольского полка нервно оглянулся.

– Одно слово, Василий, – поспешил придержать его я, – если дадут шанс поквитаться с тимландцами, ты со мной?

– Определенно! – он протянул сквозь прутья решетки свою руку, и мы скрепили наш маленький договор рукопожатием.

Князь уже было направился к выходу, но тут же вернулся:

– Ах да, Михаил, чуть не забыл. Тут графиня Ружина так хлопочет за тебя, что только диву даешься.

На этом нежданное свидание и закончилось. Надеюсь, что для всех его участников обошлось без неприятностей.

Едва я успел с грехом пополам проглотить свой завтрак, как на мою голову свалился еще один сюрприз, надо признать, столь же приятный, сколь и неожиданный. На этот раз в гости ко мне пожаловала сама графиня Наталья Ружина. И как пожаловала! Едва тюремщики отперли замки, она бегом преодолела разделяющие нас несколько шагов и, бросившись мне на шею, принялась покрывать мое лицо поцелуями!

– Любимый, любимый, я так рада тебя видеть! Я так соскучилась, – и тут же тихонько добавила шепотом: – Не стой столбом, подыграй мне.

– О! Дорогая, какая неожиданность! – неуклюже включился в игру я.

Видя такой разгул эмоций, сопровождающий графиню поручик деликатно занялся изучением красот каменной кладки стен.

– Я знаю, Мишенька, что ты ни в чем не виновен и скоро тебя отпустят, ведь правда?

– Ну конечно, солнце мое, Никита Андреевич во всем разберется и меня отпустят.

– Никому не верь, – снова прошептала мне на ухо Натали, – и не соглашайся ни на какие авантюры! Какими бы заманчивыми ни были предложения!

– Понял, – прошептал я в ответ и добавил уже с расчетом на зрителей: – Как ты добилась свидания, любовь моя, ко мне ведь никого не пускают?

– Господин Глазков был так любезен, что разрешил повидаться с тобой.

– Кхе-кхе, – подал голос красномундирник, – смею напомнить, сударыня, что у вас только пять минут и они уже подходят к концу.

– Спасибо, что не забываешь, любимая, – с жаром воскликнул я и, пользуясь удобным случаем, быстро поцеловал посетительницу в губы.

– Что ты делаешь? – возмущенно прошипела Ружина в ответ.

– Вживаюсь в роль, – невинно моргая, ответил я.

– Дурак!

Это снова предназначалось лишь мне, а для посторонних добавилось гораздо громче:

– Я буду ждать тебя, любимый, что бы ни случилось! – и я получил ответный поцелуй в губы и вместе с ним жесткий тычок маленького кулачка под ребра.

– Спасибо, Натали, было очень приятно, – прошептал я напоследок, и громко добавил: – И я тебя люблю!

– Идемте, сударыня, – поручик направился к выходу, – свидание окончено.

– Господин поручик, – я протянул офицеру сложенные вдвое листы бумаги с наброском намеченных мероприятий и списком необходимого для победы над тимландцами. – Если меня обеспечат всем необходимым, то я выдворю генерала Освальда из Бобровской области силами двух полков пехоты и двух эскадронов легкой кавалерии за один зимний месяц. Передайте это вашему начальству.

– Будет сделано, князь.

И я опять остался в камере один, наедине со своими мыслями.

Как же медленно тянется время и как мучительно ждать, когда не имеешь возможности повлиять на события. Что там, наверху, сейчас происходит? Мне кажется, что чаша весов склоняется на мою сторону, потому что выдвинутые против меня обвинения несерьезны, даже можно сказать больше – смехотворны. Но мало ли в истории случаев, когда люди погибали на эшафоте из-за гораздо более смехотворных обвинений? Мне ли не знать об этом? С другой стороны, у каждого человека в жизни есть свое предназначение, и никак не укладывается в голове мысль, что судьба занесла меня сюда лишь затем, чтобы сгинуть в застенках Сыскного приказа. Что делать? Чего ожидать?

В тысячный раз повертев ситуацию и так и этак, признав, что ожидание является единственной доступной возможностью, я мысленно вернулся к визиту Ружиной. За смешными и радостными воспоминаниями едва не выпала из внимания главная причина посещения. А ведь она пришла сказать, чтобы я никому не верил и не соглашался на авантюры. Что бы это значило? Григорянскому тоже не стоит верить? Хотя он ничего не предлагал, только сообщил, что сослуживцы не дают против меня показаний. Может, и этому не верить, может, там всё плохо? А смысл? Не знаю, не похоже на Григорянского. Скорее предупреждение касалось каких-то предстоящих событий. Что ж, посмотрим, что дальше будет.

Днем больше никаких происшествий не случилось, а вот посреди ночи меня вновь разбудили. И на этот раз причиной моего пробуждения стал шум в тюремном коридоре. Пару раз до меня донеслись приглушенные вскрики и звон металла, потом послышались торопливо приближающиеся шаги, и в неровном свете пылающих факелов с той стороны решетки показалась всклокоченная голова моего управляющего Афанасия Кузьмича Сушкова.

– Михаил Васильевич, Михаил Васильевич! – его голос так дрожал от страха, что я едва различил свое имя. – Беда, князь, беда! Нужно бежать!