Но даже в фантазиях, которые посещают любого человека, и не могла предположить, что осенью сорокового года мне с кривой усмешкой и плохо скрытым «чего ещё от вас ждать…» будут чуть ли не тыкать в лицо этими случаями, намекать про то, они вовсе «не отдельные случаи, а система…», а я буду вынуждена выслушивать идиотские, на мой взгляд, речи про «права человека», «свободу слова», «презумпцию невиновности». Особенно угнетало, что неоднократно всё это происходило в присутствии самого наркома товарища Берии! Именно того, кто чистил преступников- двурушников, развернувшихся в органах при подлеце Ежове и прочих наймитах, бывших у того в подручных.

И с этим… «товарищем» Рожковым, в открытую поносящим наш самый справедливый в мире строй, нашу партию и социалистическое общество, я могу лишь сдерживать себя и «вести дискуссию, соблюдая приличия» и не имея возможности никак прищучить наглеца и антисоветчика. Молодого и такого здоровенного - выше всех нас, буржуина оттуда, откуда я даже представить себе не могла…

И мне оставалось лишь подыскивать аргументацию покрепче. Ну я так думала. Тяжело спорить с тем, кто знает много такого, что нынче - величайшие секреты и вообще даже мимоходом сообщает НАСТОЯЩИЕ сведения из будущего. Когда тебе на верные, но общие фразы приводят опыт того, что только ещё предстоит. И подкрепляют свои слова кое-какими доказательствами.

Из будущего.

Мне ещё предстояло только увидеть этого типа, дни и вечера проходили на службе, где засиживалась допоздна и часто - без выходных.

Увы, на моей службе, о личной жизни как-то думать было тяжело. Грустно, но приходилось признавать - или служба или какая-никакая надежда в будущем на семью. Хоть и прихорашивалась по редким выходным, форму снимая. Платье зауженное с туфельками на каблучках модных приоденешь, «Красной Москвой» на себя где надо прыснешь и в кино и театр. Столичные соблазны имелись, не скрою…

Кое-какие навыки, которые получала в «лесной школе», требовали опробования на практике, опять же. Да и многие засматривались на меня… но я давно ни на что не рассчитывала, почти махнув на себя рукой. Предполагая тогда, что мне предстоит, даже и не пыталась всерьёз познакомиться с кем-то, понимая, что ничего у меня с потенциальным супругом не выйдет.

О «лесной школе»… весной 40-го года была отправлена в «Школу особого назначения НКВД», в которой должна была обучаться год, а мне как раз исполнилось «последний раз 20». Готовилась к работе за границей, но, оценивая свои успехи по особым дисциплинам, быстро поняла сама - не вытяну.

Преподаватели, видимо, пришли к похожей оценке моих «успехов», так как в последних числах августа меня вызвал начальник школы товарищ Шармазанашвили.

- Товарищ Волкова, мы с вашими преподавателями оценили вашу успеваемость по специальным предметам и пришли к не совсем утешительному итогу - несмотря на вашу усидчивость и старание, уровень ваших способностей не позволяет вам быть готовой к той работе, к которой готовит своих слушателей наша школа. - с ходу, хотя и со всем своим кавказским обхождением, огорчил меня Владимир Харитонович - но… - тут он перешёл на менее официальный тон: -… расстраиваться не надо, Вера Алексеевна, сами должны понимать - у нас требования высочайшие.

Не быть мне разведчицей, тем более «нелегалом». Начальник школы прав - завалю дело. Надеюсь, что, раз сюда, в ШОН попала, всё равно на достойное место сгожусь, хоть и не работать мне в нелегальной резидентуре, изображая, например, кого-нибудь из «бывших», сбежавших после революции за границу и устроившихся хорошо там.

- А на вас, поступил особый запрос. Подробностей сам не знаю. Сообщат там, куда вам предписано прибыть. Желаю успехов!. - он протянул мне предписание.

В точности выполнив требования из документа, подписанного самим наркомом товарищем Берией, первого сентября оказалась в здании на Лубянке. Чтобы узнать о том, что с сегодняшнего дня становлюсь сотрудницей нового, 8-го, отдела ГУГБ.

Поначалу терялась в догадках, пытаясь понять, что это такое - «8-й, «информационный» отдел ГУГБ». Мысли кружились вокруг каких-то «архивных дел», которыми будут заниматься усидчивые и внимательные, но не годные для большего, неудачники и неудачницы вроде меня, но понимание, что в ГУГБ точно не будут создавать новый отдел для любой ерунды и, главное - личная подпись наркома, позволили предположить - меня ориентируют на что-то иное. Более подходящее мне?

Так и вышло. Правда я не предполагала, насколько «иное»… какова будет эта невероятная ситуация, в которую я попала на службе стране, народу и партии!

Как я предположила позже, сделав соответствующие выводы из десятка фраз Рожкова, упоминавшего о своём пребывании на даче товарища Сталина, где, похоже, слова «человека из будущего», которые были сочтены руководителем партии и страны, интересными и полезными для СССР, развернули мою жизнь невероятнее, чем могла думать я, находясь под впечатлением и в огорчении от отчисления из ШОН.

Все воспоминания о том периоде моей жизни чётко делились на время «до» и время «после». Но, в отличие от большинства советских людей, для которых привычное, налаженное течение жизни окончилось в тот день, когда страна вошла в тяжкие годы войны, сменившие спокойствие и мир на горе потерь и страх неизвестности, водораздел в восприятии случился для меня в начале сентября 1940.

Именно тогда я стала работать в новом отделе ГУГБ, организованном для прикрытия главной тайны СССР. Для прикрытия и использования её.

«Чтобы исправить будущее».

Подозреваю, что мои сослуживцы испытывали нечто подобное. По крайней мере, такие же слова я слышала от ставшей для меня не только коллегой, но и, пожалуй, подругой, Светланки.

Ну, насколько ставшей подругой? Настолько, насколько это возможно на нашей службе. Где всегда приходится держать перед глазами обстоятельство - личное уступает тому, «что положено».

Война с Германией Гитлера. Мы все, я имею в виду - наш 8-й отдел, знали о ней. Не предположительно, а точно. Сотни книг с тысячами иллюстрацией на ЭВМ потомка, кое-какие немногочисленные кадры хроники там же открыли нам ужасные цифры. Которые лучше всех слов описывали, как и чем будет платить страна и наши советские люди за Победу в Войне.

Каждый день мы знали о приближавшемся нападении страшного врага. Ужасная ноша, разделенная с нами человеком из будущего.

А ведь он знал намного больше чем мы все, вместе взятые! Я уверена, что даже товарищ Сталин и военные не знали всего, что знал тот, кого отделяли от нас несколько поколений. Они, конечно, придирчиво изучали книги, но… по словам Рожкова, он видел «километры» хроники. Не художественных фильмов о войне, а именно документальные кадры. Из концлагерей, из разрушенных городов СССР, из разрушенного Сталинграда, да и Берлина 45-го, из сожжённых ужасным атомным оружием двух японских городов.

Его слова и рассказы о том, что творили германцы на нашей земле, заставляли стыть кровь в жилах.

В эти моменты я верила ему. И воспринимала все рассказываемое им не так, когда он на ходу поплёвывал, «оттопырив губу» в Советскую власть, в нашу партию, в органы НКВД.

Очень и очень чужой человек. Иногда настоящий, которому веришь полностью и безоглядно. Иногда такой… что лично готова зубами загрызть. И… услышать в пылу спора в ответ процеженное сквозь зубы что-то вроде «фанатик моде детектед» (я быстро стала разбираться во всех его шуточках 21-го века, благо объяснял он их смысл образно и доходчиво), «кто не с нами, тот против нас?» и презрительное и как бы сожалеющее «слова о ценности человеческой жизни, вижу, для вас не катят»

Любимое дело потомка - ставить нас в позу для оправданий. Да, своей неподсудностью и неприкосновенностью он пользовался вовсю.

Иногда ненависть к нему просто зашкаливала. Аж наши мальчики и подруга успокаивали меня.